“В поисках утраченного времени”

В теме еврейского Бреста 22 июня – Рубикон, на котором жизнь иудеев переломилась надвое, превратившись в усиливавшийся с каждым днем ад. Публикуемый снимок не требует развернутого комментария. Лиза Рубин, в девичестве Лихтенберг, с дочерью Руточкой разделили участь 17 тысяч узников Брестского гетто.

В первые два-три дня гитлеровской оккупации Брест полнили сменявшие одна другую полевые части вермахта, которым, по большому счету, не было дела до населения. По-настоящему страшное началось с появлением военной администрации, СД и гестапо, а также подразделений эйнцзацгруппы, ориентированной на «решение еврейского вопроса».

По городу были развешены предписания работоспособному еврейскому населению явиться на биржу труда. Немногие, кто откликнулись на ловушку, были отведены в Брестскую крепость и после нескольких мучительных дней без воды под палящим солнцем расстреляны. Потом прошли целенаправленные облавы на мужчин: немцев интересовали самые молодые и крепкие «юдэ», а также интеллигенция – те, кто был способен сопротивляться и организовывать сопротивление. До конца 1941 года по городу уничтожили 5,5 тысячи евреев, а общину обложили контрибуциями, размеры которых постоянно росли.

К середине декабря 1941 года еврейское население Бреста было изолировано в двух гетто – большом, ограниченном нынешними улицами Советской, Маяковского, Кирова и Машерова, и малом, по другую сторону Московского шоссе, тянувшемся вдоль улицы Интернациональной. Гетто по всему периметру было обнесено проволокой – по воспоминанию Романа Левина, такой не слишком высокий, метра полтора, забор в пять ниток «колючки». Входами служили трое ворот, круглосуточно охранявшиеся постами жандармов. За порядок внутри гетто отвечал созданный немцами орган еврейского самоуправления – юденрат, которому была придана вооруженная палками еврейская полиция.

Всех узников обязали носить на одежде опознавательные знаки – полукруглые желтые латы. На евреев было наложено много запретов: покидать гетто, кроме как под конвоем на работу, пользоваться тротуарами, посещать культурные заведения и школы любого типа… Под угрозой расстрела в гетто воспрещалось жениться и заводить детей. Распоряжением комиссара города директорам предприятий и сотрудникам управы возбранялось «вступать с евреем в контакт рукопожатием или вести разговоры». Направляющимся в колоннах на работу под страхом смерти не разрешалось нагибаться и что-нибудь подбирать. Чтобы как-то выжить, узникам приходилось идти на разные ухищрения.

Рассказывает брестчанка Ольга Педан: «В гетто имелись прекрасные мастера-ремесленники, в частности сапожники. Знакомый подсказал, что там могут сделать туфельки из мягкой кожи. Я попросила передать мой заказ, но пришел ответ, что размера обуви мало, надо прийти самой и снять мерку с ноги. Я испугалась, но знакомый успокоил: это запросто. В определенное время все караульные уходят на обед, и целый час можно беспрепятственно пролезать под проволокой. Так я увидела жизнь гетто. Жуткая теснота, по нескольку семей в комнате, спали на полу. Домашние мастера здесь же вели свой промысел. Запас материала прятали от обысков оригинальным способом: на обороте кожи рисовали простенькие картинки и вешали на стену. А когда приходил заказ, одно из художеств снимали и вырезали по лекалу. Туфельки, которые изготовил сапожник, оказались замечательные – красивые и точно по ноге, помню их до сих пор».

С каждым днем существование в гетто становилось все более невыносимым. Унизить еврея, измучить физически и морально, голодом и страхом убить в нем достоинство, живую мысль и всякие попытки сопротивления – это была не чья-то отдельная прихоть, а тактика и стратегия, система. Каждое утро распахивались ворота, и тысячи людей колоннами под конвоем отправлялись на самые грязные и тяжелые работы. Нечеловеческие условия и никчемный паек приводили к полному истощению. Те, кто не работал, не получали ничего.

Очевидец событий Георгий Карпук вспоминал, что страшный голод, обрушившийся с образованием гетто на брестских евреев, приводил кого-то к самоубийству или желанию насильственной смерти. Из гетто ежедневно вывозили трупы. Так было во всех гетто, которых только в Белоруссии насчитывалось 163. К примеру, в Пружанах в декабре 1941 года от недоедания, каторжного труда и побоев умерла треть из 18 тысяч узников.

Кормильцами многих семей стали дети, до десятилетнего возраста не носившие желтых лат. Живший неподалеку от малого брестского гетто Сергей Макаренко не раз был свидетелем того, как из-под проволоки гетто через улицу Советскую на базарчик стрелой выскакивали еврейские мальчишки – что-то скоренько обменять и метнуться обратно. Другие просили подаяния, добывая таким образом крохи съестного для себя и родных. Потом охранники стали охотиться на таких ребятишек: в лучшем случае избивали, в худшем – стреляли.

Осенью 1942 года на гетто наложили очередную контрибуцию в золоте, серебре и бриллиантах. Этими повторяющимися акциями с угрозами, взятием заложников и обещаниями в случае выплаты в полном объеме не делать хуже, чем есть, немцы выудили значительную часть ценностей, державшихся узниками «на черный день». Когда откупные и трудовые возможности общин исчерпались, пробил час уничтожения.

В начале октября в зале городского театра (бывшего клуба «Свит») офицерами СД и гестапо был проведен инструктаж полиции и жандармерии по части действий при ликвидации гетто. Ныне установлены непосредственные организаторы кровавой акции – начальник Брестского областного бюро полиции майор Роде, начальник 1-го участка полиции Бреста лейтенант Гофман, заместители начальника Гольтер, Грибер и Бос, начальник 2-го участка полиции лейтенант Прейзнигер, начальник криминальной полиции СД обершарфюрер Завадский, заместитель начальника СД оберштурмфюрер Цибель…

На исходе ночи с 14 на 15 октября в центр города съехалось множество крытых брезентом машин с автоматчиками и мотоциклистов. Гетто было окружено, через каждый метр – жандарм или полицейский, у трех ворот – пулеметы. По команде включились сотни фар и прожекторов, группы карателей с криками и стрельбой ринулись внутрь, врываясь в дома, прочесывая квартал за кварталом. Стоял страшный шум. Как рассказал находившийся в тот момент в городской тюрьме (два квартала от гетто) Георгий Карпук, заключенные решили, что в город ворвались партизаны.

…На протяжении наступившего и двух последующих дней евреев выводили на Московскую и колоннами гнали в сторону крепости. Падавших убивали короткими очередями. В районе нынешнего Музея паровозов несчастных ждали товарные составы. Вагоны набивались людьми до невозможности вздохнуть.

Вспоминает Полина Головченко (ее и многие другие свидетельства находятся в архиве Е.С. Розенблата, автора книги о брестской еврейской общине): «…Они шли, взявшись за руки, молча. Шагах в двадцати впереди колонны двигался брестский раввин. Помню, на нем была фиолетовая шапочка, какие носили все религиозные евреи, и короткое такое пальто. Немцы-конвоиры спустили на раввина собак. Псы скачут, рвут, за бороду хватают, а он хоть бы рукой двинул. Идет молча и даже не отбивается. Народу по краям шоссе было много. Стояли, смотрели, как евреев ведут. Кто жалел, а кто и посмеивался. Но тут люди зашумели, заволновались, и немцы собак убрали…»

Георгий Карпук: «Московская была густо устлана трупами, мы через них переступали. У меня закружилась голова, стошнило. Дошли до улицы Карбышева, там человеческие тела были кем-то свалены в кучу. Люди лежали с открытыми глазами, будто смотрели в небо… Нас погнали за лопатами и заставили копать. Вырыв огромные ямы, мы под дулами автоматов стали переносить убитых…»

Розыск и расстрелы чудом уцелевших евреев продолжались в городе еще месяц. Полиция прочесывала подвалы и чердаки домов опустошенного гетто. Колодцы опутали колючей проволокой так, чтобы прятавшиеся не могли набрать воды.

Оставшееся имущество стало собственностью рейха. Немцы направляли рабочие команды на изъятие из домов вещей, их сортировку и подготовку к отправке в «фатерланд». Оккупантов попыталось было опередить население, но те мгновенно решили проблему, повесив трех парней на раскидистой липе на углу Гоголя и Советской с польской надписью «Я рабовалэм» (я грабил). Еще одну женщину поймали с периной на Московской – повесили с такой же табличкой на груди. Покачиваемые ветром трупы не снимали несколько дней.

Дорогу в гетто забыли.

В настоящее время над захоронениями бывшего Брестского гетто высятся дома. По свидетельству жившего по соседству очевидца Геннадия Клыпы, племянника легендарного Гавроша Брестской крепости, первый раз на могильник наткнулись в середине 1950-х годов, когда метрах в семидесяти южнее нынешнего «Книготорга» возле тогдашних мастерских треста столовых и ресторанов рыли котлован под пилораму. Бульдозеристу открылись нагие тела – не скелеты, а сплюснутые трупы. Управляться с ними поставили двух рабочих и двух, как тогда говорили, «трупарей» из морга инфекционной больницы, что стояла на углу Кирова и Московской. Не мудрствуя, они поднимали трупы вилами – в грудь и наверх. Извлекли 112 тел (еще не высохших, с них текло), разложили по гробам сколько войдет, чтобы крышка закрывалась, и отправили на Тришинское кладбище. Так была соблюдена формальность.

Основная масса захоронения осталась там, где была, – прямо в ней топорами прорубили несколько траншей под фундамент, а в центре под полом так и продолжает покоиться метровая толща останков.

Другая свидетельница событий Людмила Щедрова, родители которой, фронтовики, осели после войны в Бресте в доме бывшего гетто, вспоминает, как на чердаке нашли фотографии и детские парусиновые туфельки. По ул. Куйбышева оставалось много еврейских семей и среди них несколько человек, кто пережил трагедию гетто (потом они эмигрировали кто в Америку, кто в Израиль). Была девочка не в себе по имени Беба, у которой фашисты уничтожили всю родню.

В 50-е годы в Брест перебрался дядя рассказчицы Виктор Николаевич Кормильцев, отменный токарь, работавший в Мурманске на восстановлении подлодок. Устроился в мастерские за зданием теперешнего «Книготорга». Людмила, в то время подросток, часто к нему туда забегала. Однажды, году в 1956 или 1957, дядя обронил, что рядом копают траншею и наткнулись на большое захоронение. В этом не было удивительного: рядом, в сторону ул. Московской, находилось старое еврейское кладбище, меж наклоненных плит которого послевоенная детвора придумывала игры. Но больно уж стремительно для нашей неспешности место обнесли забором. Мальчишки-одноклассники, и десятилетняя Люся с ними, оторвали доску и проникли внутрь.

Потрясение было таким, что девочку пришлось водить к бабке заговаривать от испуга. Тела лежали слоями, пересыпанные чем-то белым, и несколько мужчин в рабочих робах их извлекали. Трупы удивительно сохранились. Один рассказчица запомнила на всю жизнь, так и стоит перед глазами – с рыжими, запачканными известью волосами, молодой. Одет в вязанную жилетку и укороченные, собранные под коленями в манжет брюки из ткани «в елочку», на ногах клетчатые гольфы. Не знавшая довоенного Бреста Люся впервые увидела такой забавный для мужчины наряд, разве что Витя Перевалов (он потом стал артистом в Москве), местный мальчик из класса, носил вельветовые штаны такого фасона. Еще Люсю поразило, что с покойниками не церемонились и, прежде чем извлечь наверх, долбили лопатой в область лица (по кварталу шел слух, что рабочие параллельно «добывали» золотые коронки).

…В конце 70-х, когда рыли котлованы под два будущих девятиэтажных дома на пересечении улиц Карбышева и Дзержинского, вновь обнаружили множество костей. Третью высотку, по Куйбышева, 90, поговаривают, были вынуждены отнести в сторону, отклонившись от первоначальной привязки проекта.

© Василий САРЫЧЕВ