Запечатленная на снимке миловидная женщина – брестчанка Лиза Рубин с маленькой Руточкой.
Дочь строительного подрядчика Моисея Лихтенберга практически со школьной скамьи вышла замуж за Наума Львовича Рубина, брестчанина на девять лет старше, адвоката и менеджера с дипломом Сорбонны. По приходу советов супруг устроился в одно из учреждений новой власти. Рубины проживали в доме по Гоголя, 46-а. В первые дни войны Наум был расстрелян в ходе охоты на партсовработников или как представитель еврейской интеллигенции – то и другое могло служить поводом для эйнзатцкоманд. 27-летнюю супругу с превосходным для женщины гимназическим образованием выбрали членом юденрата.
Это все, что мы знаем о Лизе Рубин. И еще то, что они с доченькой погибли в гетто.
О том, как формировались юденраты в городах Западной Белоруссии, можем судить по воспоминаниям Ольги Гольдфайн, на момент начала войны – доктора пружанской больницы.
«Немцы вошли в город 23-го... Они привезли с собой много белогвардейцев, которые тут же, на улице, развернули погромную агитацию. Все мы заперлись в домах.
На третий день немцы потребовали, чтобы мы сдали всю имеющуюся у нас посуду: ножи, ложки, горшки, а еще через два дня потребовали кровати, постельное белье и т. п. Евреи прятались в погребах, на чердаках, но немцы их всюду находили, били смертным боем и тащили на работы.
10 июля, после того как прошла армия, в город приехали гестаповцы (имеется в виду айнзатцкоманда. – В.С.), и началось непередаваемое. Прежде всего они схватили восемнадцать евреев и расстреляли их в двух километрах от города. О судьбе этих несчастных мы узнали только через десять дней, когда собака принесла руку одного врача с красным крестом на рукаве».
И дальше – непосредственно по теме:
«15 июля немцы вывесили на улицах объявление, что евреи должны в течение трех дней избрать еврейский совет – юденрат – из 24 человек. Если юденрат не будет сформирован, 100 человек будут расстреляны.
Никто из евреев не хотел идти в юденрат (выделение мое. – В.С.). Один врач, посоветовавшись с поляками, решил, что нужно представить список представить список евреев без их ведома – с тем чтобы их вызвали и поставили перед свершившимся фактом. В этот список включили людей с высшим образованием – адвокатов, врачей; но немцы, поглядев список, сказали, что им нужны ремесленники, а не ученые люди. Спустя неделю немцы создали юденрат по своему усмотрению.
20 июля в юденрат явились гестаповцы (характерная путаница понятий: у тайной немецкой полиции были совершенно другие функции. – В.С.) и заявили, что в течение трех дней им должна быть представлена контрибуция. Через три дня немцы эту контрибуцию забрали, но при этом никакой квитанции юденрату не дали. К нам обратились евреи окружающих местечек с просьбой помочь им выплатить контрибуцию. У них не было драгоценностей и денег. Мы собрали все ценности, какие у нас остались, – броши, кольца, взяли подсвечники и канделябры в синагоге, – таким образом покрыли контрибуцию за местечки Широков, Малич, Линово.
…10 октября стало известно, что в Пружанах организуется «юденштадт» (буквально – «еврейский город», как первоначально нарекли гетто по аналогии со стародавними еврейским кварталами. – В.С.); мы остаемся на месте, и к нам в «юденштадт» прибудут жители Белостока. 25 октября нас перевели в гетто. Часть гетто была обнесена проволокой, часть – сплошной стеной.
…3 января 1942 года немцы потребовали от нас вторую контрибуцию. У нас отобрали шубы, все шерстяные и меховые вещи. Еврейка не имела права сохранить даже меховую пуговицу. Были отобраны все фотоаппараты, ковры, патефоны и пластинки. Нам представили счет за оборудование гетто, которое мы сами под палкой строили...
…В феврале прибыл новый бургомистр и тут же потребовал третью контрибуцию деньгами и одеждой. Кроме того, был установлен налог – на каждого человека 10 марок. За неимущих должен был платить юденрат».
Вот такие странички из жизни пружанского гетто, и есть основания полагать, что нечто схожее происходило в Бресте.
Аналогии – то немногое, к чему остается прибегать ввиду недостатка прямых сведений по брестскому гетто.
К слову, после дополнительного анализа должен признать, что версия прошлой главы о здании еврейской рады не подтвердилась: изображенный Владимиром Николаевичем Губенко дом на месте теперешней стоматологии – не юденрат. Еврейский совет занимал в оккупацию здание бывшей школы «Тахкемони» на Длугой (Куйбышева), 65 и еще дом напротив – район теперешнего радиотелецентра.
Брестскому юденрату еще до создания гетто администрация передала шесть пекарен и вменила выдачу продуктовых карточек. Но голод наступал. Еврейский совет взял на содержание детский сад (135 детей), детдом (80 детей), дом престарелых (80 человек), больницу (75 коек), ночлежный дом (до 300 человек), общественную кухню (3800 человек). Похоже, поход в последнюю и описала девочка-восточница Лидия Плахт, именуя ее «столовой для неимущих»: «Вода, две клецки и одна картофелина плавает».
Аналогичные функции в обеспечении жизни общины выполняли и юденраты других городов. В работе исследователя Виталия Гарматного упоминаются специальные деньги, введенные пинским юденратом и ходившие в гетто. Основным источником существования юденрата в Пинске был хлебный налог. Хлеб продавался по карточкам и стоил 2 рубля за килограмм, 75 процентов составлял налог. Часть денег поступала от продажи золота после передачи немцам.
И еще о Пинске: на территории гетто действовали тюрьма и суд. Последний главным образом разбирал ссоры между соседями, а также вел дела не выполнявших распоряжения юденрата. Одним из наказаний было краткосрочное заточение.
Влияние юденрата на самоорганизацию жизни общины было, как видим, значительным. Но сколь ни важен был немцам внутренний «орднунг», для оккупационной администрации, имевшей план по экономическим показателям, единственным смыслом существования гетто был труд. На бесправных евреев можно было сгрузить выполнение непрестижных и низкооплачиваемых работ, которые в городе надо кому-то выполнять.
По распоряжению от 17 сентября 1941 года бургомистра Бреста Мауриция Брониковского – инженера, в польские годы руководившего городским водоканализационным хозяйством, – евреи, занятые на коммунальных и государственных работах, принуждались один день в неделю отработать бесплатно. К тому же из заработной платы высчитывался специальный 20-процентный «еврейский» налог (к слову, в округе [бецирке] Белосток он составлял 50 процентов), а женщины-еврейки получали 80 процентов от ставки мужчин. Имелись еще подушный сбор и налог внутри общины на текущие расходы юденрата.
Заняв делом квалифицированных мастеров (по индивидуальным патентам и в мастерских трудилось порядка 2300 ремесленников, причем около половины загрузки составляли военные заказы) и обеспечив работой врачей, которых в городе не хватало, остальную массу трудоспособного еврейского населения использовали на уборке улиц, ремонте дорог, погрузках-разгрузках, сезонных сельскохозяйственных работах. Тяжелый труд и недоедание приводили к истощению людей, но процент занятости населения гетто постоянно рос, дойдя к июню 1942 года до рекордной цифры 45,1 %. Оккупационные власти вошли во вкус и не представляли, как жить без столь неприхотливых и старательных работников («Я предвижу страшный экономический ущерб, вызванный сокращением рабочей силы», – сетовал гебитскомиссар Роде незадолго до уничтожения гетто), а мотивом узников гетто была старательно внедряемая в их сознание надежда на «спасение трудом».
Еврейский совет поддерживал в них и в себе эту иллюзию. Стремясь отсрочить или смягчить последствия, члены юденрата полагали, что через выполнение требований властей удастся получить какие-то послабления. При этом не будем забывать, что поддержание такой веры входило в их обязанности.
Немцы нашли и другой верный способ. Круговая порука держала дисциплину порой сильнее, чем самые жесткие меры. В ходе работ за пределами гетто была возможность хотя бы попробовать бежать, но узники помнили о тех, кто оставался за проволокой в качестве заложников. Были случаи, когда сотрудники юденрата разыскивали ушедших из гетто и умоляли вернуться.
В паровозном депо рассказывали, как евреев раз привели на расчистку завалов. Им говорили: сейчас отправляем порожняк, он не охраняется, машинист притормозит у пролеска… Ни один не захотел, потому что у каждого, кто выходил за ворота, кто-то оставался там.
Попади члены юденрата в руки послевоенных следователей, действия трактовались бы как пособничество с отягчающими, тянувшее на четвертак. Трибунал не интересовали бы их душевные муки в ситуации выбора, не умещающегося в здоровой голове: в той семье много детей, а у этих единственный, а эти не выживут без кормильца, а у тех кого-то уже расстреляли... Не у многих хватило духу, как у барановичского адвоката Овсея Изыксона – председателя тамошнего юденрата, не переступившего черту и не давшего немцам требуемые списки. Цена неповиновения была страшной. Евреев убивали у него на глазах, 2300 человек, а его самого с переводчицей и учителем танцев заставили танцевать перед смертью под губные гармошки немецких солдат и доносившиеся из могил стоны.
Члены юденратов не выжили. Их постигла та же участь, что и всю общину. Единственной привилегией, которую они могли получить при «окончательном решении вопроса», было несколько лишних недель. Упоминание о судьбе брестчан находим в воспоминаниях Ошера Зисмана: «Членов юденрата убили за Wartchen, деревней под Высоко-Литовском». Найти подтверждение в других источниках не удается. Остается предположить, что Wartchen мог оказаться неловкой калькой с «Волчин», искаженной при переводе с идиш на английский.
Василий Сарычев