Брестское гетто создали в конце 1941 года. В одних источниках называют ноябрь, в других – декабрь, что не меняет сути: вожди рейха определились с участью еврейского населения оккупированных территорий и начали движение к «окончательному решению вопроса».
Радикальные планы Гитлер публично озвучил 30 января 1939 года на торжествах в честь шестилетия прихода к власти в зале берлинской оперы. Тогда это прозвучало как смесь угрозы и пророчества: «Если международному финансовому еврейству удастся ввергнуть народы в мировую войну, то результатом будет не большевизация планеты и не победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе». Но не будем приписывать фюреру последовательность большую, чем было на самом деле: фюрер-политик с легкостью менял ранее озвученные диспозиции в зависимости от новой идеи и ситуации.
Иудейское население было заложником бурления мысли в диктаторской голове, где первоначальная цель вытеснения евреев из «жизненного пространства» германского народа с идеями то выслать полмиллиона человек в страны западной демократии, то компактно переместить на остров Мадагаскар сменилась курсом на «биологическое истребление всех евреев в Европе», как сформулировал Альфред Розенберг на пресс-конференции в ноябре 1941 года.
Примерно в то время пошла волна создания гетто в белорусских городах. Трудно сказать, следует ли напрямую увязывать одно с другим с учетом того, что в наших краях немцы использовали уже наработанный «польский» опыт, но колючая проволока целиком гармонировала с заявлением нацистского рейхсминистра по восточным территориям.
Но что характерно, уже в декабре 1941-го Розенберг получил от Гитлера рекомендацию не употреблять термин «истребление евреев» в публичных речах из соображений внешней политики. Добавим, и внутренней тоже: есть немалые основания полагать, что немцы, воевавшие на фронтах, и гражданское население фатерланда не знали о системном истреблении евреев в советском тылу. Что удивительно, не будоражил этим общественное внимание и Сталин.
Но вернемся в ноябрьский Брест 1941 года.
Оккупационные власти в кратчайший срок провели полную регистрацию еврейского населения. Каждый заполнял на себя формуляр с указанием года и места рождения, рода занятий, имен родителей, вносил данные на несовершеннолетних детей. В формуляр вклеивалось фото, а личная подпись дополнялась отпечатком пальца – некий симбиоз протокола паспортизации и личного дела обвиняемого.
Тогда же в центре города и в районе теперешней ул. Интернациональной стали вкапывать столбы, по которым порядка 25 кварталов обнесли двумя рядами колючей проволоки.
«Однажды мы возвращались с мамой домой, – вспоминает Владимир Левинов, сын советских ветврачей, еврея и русской. – Трое рабочих вкапывали столбы и натягивали колючую проволоку. Мама спросила у них: зачем проволока? Они спросили, где мы живем… и посоветовали убираться из этого района, пока не поздно».
До войны отец часто ездил в командировки, в одной из которых оказался 22 июня – и пропал. Его отсутствие спасло домочадцев, с учетом введенного оккупационной администрацией понятия «мешанец» – для детей, рожденных в смешанном браке. Мать была русской и Володя с Бертой – вроде как тоже.
Гетто закрытого типа, образованное в Бресте, предусматривало переселение всех евреев в определенный квартал в предельно сжатые сроки, причем мебель, часть одежды и посуды не подлежали перемещению. Это значительно ухудшало материальное положение еврейских семей, поскольку всё оставляемое имущество переходило в распоряжение власти.
Число ограничений, наложенных на еврейское население, с созданием гетто еще более возросло. Передвижение по городу за пределами гетто дозволялось только для следования на работу, любые отступления от правил карались штрафами. Выход без желтых латок, появление в общественных местах, посещение рынка или магазина в «арийской» (за пределами гетто) части города, а равно торговые операции, уклонение от работ, нарушение санитарных правил – любой шаг карался карбованцем.
Снабжение гетто продовольствием происходило по остаточному принципу, а нормы хлеба составляли половину от положенного нееврейскому населению. Параллельно решались две задачи – на уровне биологического минимума поддержание сил занятых на работах и создание условий для физического вымирания нетрудоспособных.
В этих условиях кормильцами зачастую становились дети, которым до десятилетнего возраста разрешалось ходить без желтых латок, что давало возможность что-то выменять, стащить, просить милостыню.
Взрослые, выходившие на работу, также держали в уме родных, остававшихся за проволокой. Добыв что-то из еды, они путем разных ухищрений проносили в гетто – крупу прятали в носки, вареные картофелины толкли в воде и проносили как суп, якобы выданный по месту работы. На входе в гетто возвращавшихся проверяли, и найденная еда сбрасывалась в кучу, а виновных подвергали наказанию.
В бытовой жизни были запрещены традиционные еврейские похороны. Только три человека могли сопровождать погребение, а для перевозки умершего к могиле не дозволялось использовать телегу.
Женщине в любой ситуации хочется оставаться привлекательной. В гетто действовал запрет красить губы и делать прически, но при этом до 14 мая 1942 года продолжала работать и платить налоги мастерская дамских шляп Доры Бромбер, а до 20 августа – косметологический кабинет Шевы Шпильман.
Нацистская власть, все делавшая для убыли еврейского населения, наложила строжайший запрет на продолжение рода. Беременность несла женщине угрозу стерилизации, а местному населению в случае половых контактов с евреями грозила смертная казнь.
В этой связи такая история. 18-летний гузневец Федор Котович влюбился в молоденькую варшавянку, доставленную в брестское гетто после гибели родителей. Присмотрел ее как-то на работах в крепости и с той поры старался иметь с собой что-то съестное.
«Они не в крепости, так дорогу чинили, – рассказывал Федор Федорович. – Машины идут, они ямки загребают. Я принесу кусок сала с хлебом, дам ей: «Ешь...» – «Ай, хазэр (свинина. – В.С.), нельзя!» – «Ну як хочешь, на цыбулю с хлебом...» Ой красива была!»
В крепости Федор с той варшавяночкой доставали из-под развалин и сносили под Тереспольские ворота трупы красноармейцев. Пожилой немец с повязкой «Тодт», одобрительно кивал: «Гут! Гут!» Но, взглянув на девушку, не преминул добавить: застукаю с ней – «шиссэн цвай капут», застрелю разом!
Василий Сарычев