Расстреляв в первое лето оккупации несколько тысяч евреев, айнзатц- и полицейские подразделения не сняли с военной администрации Бреста главного вопроса: как организовать жизнь еврейской общины. А это добрых полгорода: перед войной еврейское население насчитывало порядка 22 тысяч человек – более 40 процентов всех жителей. Берлин стратегию по восточным евреям до поры не озвучивал и односложных распоряжений на места не давал. И поскольку основным показателем в работе военной администрации на местах была экономика, на евреев стали смотреть как на трудовой ресурс, особую привлекательность которому придавали полное бесправие и статус изгоев.
Разделяй и властвуй – стратегия на все времена, которой воспользовались и нацисты, поспешив вывести евреев за черту граждан рейха – ментально и юридически – и лишить их сочувствия со стороны титульной нации. Эта тактика вполне сработала в Германии, с 1935 года жившей по принятым на съезде в Нюрнберге расовым законам. В них прямо говорилось, что еврей не может быть гражданином рейха, не имеет права голоса в политических вопросах, не может занимать чиновничью должность. Законы «О гражданах рейха» и «О защите немецкой крови и немецкой чести» вторгались в личную жизнь, запрещая браки и внебрачные связи евреев с подданными рейха.
Обозначенная позиция государства и ряд организованных акций настроили население на нужную волну. Большинство немцев приняли аксиому: евреи для них – чужие.
Характерно, что ту же тактику разделения нацисты применят и в оккупированных краях, в частности в Бресте, как утверждают очевидцы, не без результата. Конечно, сохранялись соседские связи и было немало человечных людей, воспринимавших чужую боль, – кого-то впоследствии назовут праведниками мира, часть спасителей останутся неизвестными. Но в целом население не слишком забивало голову переживаниями о тяжелой жизни узников гетто, более того, хватало охотников нажиться на беде. Пучок морковки или бутыль молока, принесенные к проволоке в тяжелое время, можно было обменять на дорогую вещицу. Молва хранит фамилию граевской семьи, погревшей руки на еврейском золоте. Случайно так вышло или по неведомому закону, но не пошли впрок те драгоценности на крови, и в дальнейшей жизни люди словно несли на себе проклятие.
Эти действовали из корысти, но как объяснить участие населения без всякой выгоды для себя в поимке евреев, прятавшихся после разгрома гетто? Брестчанин Евгений Владимирович Сашко, которому в 1941 году было 8 лет, вспоминал, что в начале оккупации такого не было, и когда айнзатцкоманды вели охоту на еврейских мужчин, его соседка по дому на Круткой (ныне Островского), 10, прятала мужа в общем подвале – никто на нее не доносил, хотя в соседнем доме размещалась полиция.
И тот же рассказчик вспоминает случай из осени сорок второго – по прошествии всего-то года. Они, мальчишки, привычно играли во дворе в «пекаря» (смесь городков и фехтования; суть игры заключалась в том, чтобы сбить палкой банку) или мастерили самокаты на подшипниках, к недовольству полиции грохотавшие по мостовой. Женя забежал домой перехватить хлеба и услышал за окном шум. «Жидовка, жидовка!» – кричали приятели, гонясь за еврейской девочкой лет восьми. Начинавшееся по ту сторону Советской гетто уже стояло пустым, большинство обитателей покоилось на Бронной Горе, и лишь отдельные тянули последние дни, спрятавшись где-нибудь в замаскированном схроне.
Ее бы не заметить, а лучше помочь, но вспыхнувший азарт толкал мальчишек в погоню. Это не первое воспоминание о том, как после ликвидации гетто сверстники швыряли камнями в замеченных еврейских детей, а взрослые сдавали в полицию, и трудно судить, страх перед возмездием за этим стоял, скопившееся раздражение или удавшееся немцам смещение морали. Через пролом в заборе девочка юркнула в соседний двор и, увидев сортир, нырнула в дыру, что оставляют в низу задней стенки для вычерпывания, там сорвалась и стала тонуть в нечистотах.
На шум прибежали несколько полицаев, и немец велел одному вытащить девочку. Ее достали, обмыли и увели.
Внедрив нюрнбергские законы в сознание соотечественников, Гитлер перешел к следующему этапу своей борьбы: «Они не имеют права жить среди нас!»
Тогда он еще не озвучил радикальный вариант «окончательного решения вопроса», а может, еще не было подобного в воспаленной голове. Пока целью ставилось «вытеснение евреев из жизненного пространства германского народа».
И началось выдавливание полумиллиона немецких евреев в другие страны, усиленными темпами развивался процесс «ариизации», в ходе которого еврейские предприятия и торговые точки власти передавали в собственность немцам. Но страны западной демократии, обсудив проблему еврейских беженцев из Германии на специально созванной международной конференции 1938 года во французском Эвиан-ле-Бене, не нашли возможности принять несчастных. Первый президент Израиля, уроженец Мотоля Хаим Вейцман в послевоенной книге упомянет отношение американцев к вопросу еврейских беженцев: «Это был сущий кошмар, тем более ужасный, что приходилось молчать. Говорить об опасности, в которой находились европейские евреи, на публике означало “вести пропаганду”».
Кстати, спустя полтора года и Советский Союз ответил отказом на предложение Германии переместить немецких и австрийских евреев в Биробиджан и Западную Украину в феврале 1940 года. Но, владея к тому времени Польшей, Гитлер уже имел другой вариант: осенью 1940-го в Варшаве создали самое большое гетто Европы.
В Бресте, оказавшемся после похода Красной армии 1939 года по эту сторону границы, немецких евреев, понятно, не было, а десять тысяч беженцев, прибывших той освободительной осенью, были гражданами Польши. Но существенного влияния на численность будущего брестского гетто они не оказали, поскольку еще при советской власти были вывезены на восток либо рассредоточены по районам области.
С приходом немцев назначенное в Брест руководство в лице городского комиссара Франца Бурата, окружного гебитскомиссара Курта Ролле и шефа полиции Фридриха-Вильгельма Роде действовало ровно как их берлинские «отцы», пятилеткой раньше выведшие еврейских ремесленников и торговцев из городского обихода. Новой власти было важно отколоть еврейскую часть от остального населения города, превратив их в изгоев экономически и ментально.
Лишенных общественного сочувствия, голодных и бесправных евреев проще было лишить воли, обобрать и принудить к безропотному труду.
Первые дискриминационные правила заработали уже летом сорок первого. По Бресту было расклеено распоряжение городского комиссара, запрещавшее евреям вести любую торговлю либо выступать посредниками, а населению – покупать у евреев мебель и другие предметы, а также что-либо им продавать. «Евреям разрешается входить только в специальные, мною выбранные магазины», – приказывал герр комиссар.
Евреям также запрещалось «всякое передвижение и присутствие на улицах без необходимости» – только на работу и обратно.
Перечень ограничений и запретов постоянно расширялся. Евреям предписали носить повязки с шестиконечной звездой, впоследствии замененные на другой знак различия – круглые желтые латки, нашиваемые на одежду на левой груди и левом плече.
Им, словно прокаженным, запретили пользоваться тротуарами, а при передвижении на работу колонной – что-либо подбирать с земли. Населению не дозволялось вступать с ними в разговор, обмениваться рукопожатием.
Василий Сарычев