Евгений Владимирович Сашко, в 1941-м восьмилетний мальчик, в оккупацию жил на улице Круткой (ныне Островского), 10, – рядом с местной полицией, размещавшейся в двенадцатом доме.
Вообще Сашко были с Волынки, но снаряд, упавший во двор в первое утро войны, взорвал разом всю их жизнь. Все произошло так скоротечно, что Женька какое-то время ходил как в бреду, не вполне понимая, явь ли это. Еще в субботу, 21 июня, они с братом ходили на выгон копать отцу червей для рыбалки, а теперь отца больше не было. Сгорели дом и сарай, и они вчетвером – мать и трое детей – ютились на пепелище. Знакомые подсказали, что освободилась комнатка в центре города, и Сашко переехали на Круткую – в двухэтажный кирпичный дом с крыльцом на улицу.
Соседями по площадке были поляки Анджеевские, после войны они уедут в Польшу, на втором этаже их подъезда – тетя Маруся и тетя Люба. Рядом с дверью Сашко – спуск в общий подвал, здесь соседка-иудейка прятала мужа. В начале оккупации еврейских женщин и детей еще не трогали, но разыскивали мужчин дееспособного возраста.
Чуть отвлекусь на другую историю в тему. Еще один Женя – покойный Евгений Николаевич Летун – проживал на улице Мостовой, где родители снимали квартиру у пана Пшебыльского. Здесь же квартировала смешанная семья – ассимилированная немка и старый польский кавалерист, очень чтивший свое уланское прошлое. Он трепетно хранил на чердаке свою потускневшую от времени амуницию, а шустрый Женька туда, бывало, проникал и стаскивал кое-что для своих детских проказ. Однажды он дефилировал перед сверстниками, прикрепив к сапогам соседовы шпоры, и надо такому случиться – попал на владельца. Сосед посмотрел подозрительно и не предвещавшим добра шагом направился в дом, но Женька взлетел на чердак с другой стороны и успел-таки положить на место.
Но это все присказка. На второй или третий день войны немцы стали прочесывать их Мостовую (как, наверное, и дома других улиц), изымая мужчин и юношей еврейской национальности. Они врывались в квартиры и вели себя совершенно бесцеремонно. В доме Летунов первой шла дверь квартирантов, в которую немцы грубо забарабанили – и попали под длинную негодующую тираду соседки на чистом немецком языке. Было здесь что-то про культуру, и нацию, и честь мундира – Летуны вжались в стенку за своей дверью, но развязка была невероятной. Старший наряда приложил руку к козырьку, и в дальнейшем их дом не беспокоили.
А еврейских юношей, арестованных по соседям, увели, и их никто больше никогда не видел.
Но вернемся на улицу Круткую. Между домами № 10 и 12 были деревянные ворота и арка, служившая проходом во двор 12-го дома, в котором размещалось управление местной полиции, а правее от входа (в наше время – здание управления по гражданству и миграции) 15 октября 1942 года на первом этаже поселили прибывшую расстрельную команду. В одноэтажном строении во дворе была приспособлена камера типа изолятора временного содержания; после разгрома гетто она стала служить накопителем для последних пойманных евреев.
По другой стороне улицы, на Круткой, 3, располагалось еще одно подразделение полиции из коллаборационистов, сотрудники которого ходили в штатском; в народе их называли «тайняками» на прежний польский манер.
В здании на углу Круткой и Домбровского (Островского и Советской), известном брестчанам как магазин «Рубин», размещалась военная жандармерия. Жандармы патрулировали город, навесив на себя цепочки с овальными металлическими горжетами Feldgendarmerie. За эти надетые на шею металлические бляхи военные полицейские получили в Германии прозвище Kettenhunde – цепные псы.
В памяти мальчика также отложилось, что на Домбровского рядом с аптекой Гринберга жил поляк Свинярски, имевший четырех сыновей и двух дочерей. Он был старшим в кузнице, куда гоняли на работу евреев.
А через квартал, на 22-июня-штрассе, 44 (угол нынешних Машерова и 17 Сентября) немцы устроили не то гостиничку, не то дом отдыха, а может, просто перевалочный пункт для пилотов люфтваффе. Женя видел, как с вокзала по одному или группами шли немцы в особой летчицкой форме. На другом углу (где в советское время открыли магазин «Изумруд» и надстроили дом еще двумя этажами) квартировало подразделение ТОДТа – немецкого «стройбата», солдаты которого носили желто-оливковую форму.
События октября 1942 года протекали фактически на глазах девятилетнего Жени Сашко:
«Немцы, типа зондеркоманды, приехали поздно вечером накануне уничтожения гетто. Заняли техникой всю улочку и велели женщинам помочь приготовить еду. А на рассвете двинулись в гетто.
Евреев гнали по Московской в сторону крепости и там грузили в вагоны. Потом, когда их оставалось меньше, собирали в накопитель во дворе полиции, по Островского выводили на 17-го Сентября и дальше куда-то на Московскую. А последних через Советскую вели в арку между 102-м и 104-м домами, дальше дворами на Куйбышева, раздевали в деревянном домике...
Мы с мальчишками потом видели три огромные свежезакопанные могилы. Рядом красный деревянный домик (примерно посередине теперешней девятиэтажки на Карбышева, 90, за магазином «Кооператор». – В.С.). Двери были открыты, мы заглянули – одежда набросана почти до потолка. Спустя какое-то время немцы разрешили занимать дома бывшего гетто. В красном домике тоже стали жить люди.
В соседнем с полицией доме на первом этаже оставили квартировать часть немцев, участвовавших в уничтожении гетто. Один из них сошелся с местной женщиной, и я случайно подслушал, как она его укоряла, что там были дети, а он оправдывался, что детей не расстреливал».
Владимир Губенко попытался запечатлеть эпизод, очевидцем которого был его одноклассник Миша Корза. Шла зачистка кварталов уже опустошенного гетто. На Брейтештрассе, ныне бульвар Космонавтов, близ перекрестка с Гоголя, полицай вел вытащенных из укрытия евреев. Шедший навстречу военнослужащий – может, случайный, а может, начальник – приказал расстрелять их на месте, но полицейский не смог. Тогда немец вырвал винтовку, саданул слабака прикладом и отправил несчастных к праотцам.
Василий Сарычев